О доме родном, родимом, отцовском сложено и до сих пор слагается неисчислимое множество стихов, песен, легенд. По своей значимости «родной дом» находился в ряду таких понятий русского крестьянства, как смерть, жизнь, добро и зло, бог, совесть, родина, земля, мать и отец. Родимый дом для человека нечто определенное, конкретно-образное, как говорят ученые люди. Образ его свой, особый даже для членов одной семьи, рожденных одной матерью и выросших под одной крышей.

Дом этот всегда отличен от других домов, пусть конструктивно срублен точь-в-точь как у кого-то еще, что случалось в общем-то редко. Построить из дерева и оборудовать два совершенно одинаковых дома невозможно даже одному и тому же плотнику, хотя бы по той причине, что все деревья в лесу разные. Не будем сейчас говорить о множестве других причин и обстоятельств.

Разница заключалась и в самой атмосфере семьи, семейных привычках, традициях и характерах.

Каждый дом (подворье) имел некий центр, средоточие, нечто главное по отношению ко всему остальному в нем. Этим средоточием, несомненно, всегда был очаг, то есть русская печь, не остывающая, пока существует сам дом и пока есть в нем хоть одна живая душа.

Каждое утро на протяжении многих веков возникает в печи огонь, чтобы греть, кормить, утешать и лечить русского человека: с этим огнем связана вся его жизнь. Родной дом существует, пока тепел очаг, это тепло равносильно душевному. И если есть в мире слияние незримого и физически ощутимого, то пример родного очага идеальный для такого слияния. С принятием христианства очаг в русском жилище отдал часть своих «прав и обязанностей» переднему углу с лампадой и православными иконами. Божница в правом углу над семейным столом, в котором всегда лежали обыденные хлеб-соль, становится духовным средоточием крестьянской избы, как зимней, так и летней. Однако передний угол отнюдь не противостоял очагу. Они дополняли друг друга.

Как уже говорилось, бобыль, бродяга, шатун, вообще человек без семьи считался обиженным богом. Иметь семью и детей было также необходимо и естественно, как необходимо и естественно было трудиться.

Семья скреплялась наибольшим нравственным авторитетом. Таким авторитетом обычно пользовался традиционный глава семьи. Однако сочетание в одном лице традиционного главенства и нравственного авторитета было отнюдь не обязательным. Иногда таким авторитетом наделялся или дед, или один из сыновей, или большуха, тогда как формальное главенство всегда принадлежало мужчине (т. е. мужу, отцу, родителю).

Доброта, терпимость, взаимное' прощение обид переходили в хорошей семье во взаимную любовь, несмотря на семейную многочисленность. Ругань, зависть, своекорыстие не только считались грехом. Они были просто невыгодны для каждого члена семьи. Высокий альтруизм семейных отношений распространялся и за пределы дома, двора, подворья. Сварливость и неуживчивость как свойства характера считались наказанием судьбы и вызывали жалость к их носителям. Активное противодействие таким свойствам характера не приносило семье ничего хорошего. Надо было уметь уступить, забыть обиду, ответить добром или промолчать.

Итак, формальная традиционная иерархия в русском семействе, как, впрочем, и в деревне, и в волости, не всегда совпадала с нравственной. Существовало, однако, стремление к такому слиянию как к идеальному воплощению семейного устройства. Поэтому даже слабохарактерного отца дети обычно уважали, слушались, даже не очень удачливый муж пользовался женским доверием, и даже не слишком толковому сыну отец, когда приходило время, отдавал негласное, само собою разумеющееся старшинство. Строгость семейных отношений исходила от традиционных нравственных и религиозных установок, а вовсе не от родительского деспотизма.

Все руководство домашним хозяйством было в руках большухи — женщины, жены и матери. Она ведала, как говорится, ключами от всего дома, вела учет сену, соломе, муке и заспе. Весь скот и вся домашняя живность находились под присмотром большухи. Под ее неусыпным надзором было все связанное с питанием семьи: приварок, соблюдение постов, выпечка хлеба и пирогов, стол праздничный и стол будничный, забота о белье и ремонте одежды, тканье, бани и т. д. Само собой, все эти работы она делала не одна: даже дети, едва научившись ходить, понемногу вместе с игрой начинали делать что-то полезное. Большуха отнюдь не стеснялась в способах поощрения и наказания, когда речь шла о домашнем хозяйстве.

Звание большухи с годами незаметно переходило к жене сына.

Хозяин, глава дома и семьи, был прежде всего посредником в отношениях подворья и общины, то есть земельного общества; семьи и местной власти. Он же ведал главными сельхозработами (пахотой, севом), а также строительством, заготовкой леса и дров. Всю физическую тяжесть крестьянского труда он вместе со взрослыми сыновьями нес на своих плечах. Дед (отец хозяина) часто имел во всяком деле не только совещательный, но и решающий голос. Кстати, в добропорядочной семье любые важные вопросы решали на семейных советах, причем открыто, при детях. Лишь дальние родственники (обычно убогие или немощные) благоразумно не участвовали в них.

Такая семья складывалась веками: отбирались наиболее необходимые для ее совершенствования «габариты» и свойства. Так, она разрушалась или чувствовала свою неполноценность, если была недостаточна числом. То же происходило при особой многочисленности, когда, к примеру, женились два или три сына. В последнем случае семья становилась, выражаясь по-современному, «неуправляемой», поэтому женатый сын, если у него имелись братья, стремился отделиться от хозяйства отца. Мир нарезал ему землю из общественного фонда, а дом строили всей семьей, часто помочами. Дочери, взрослея, тоже покидали отцовский дом, стараясь не выходить замуж раньше старшей сестры. «Через сноп не молотят», — говорилось о неписаном законе очередности замужества.

Дети в семье считались предметом общего поклонения, любви и забот. Нелюбимое дитя было редкостью в русском крестьянском быту. Люди, не испытавшие в детстве любви родителей и домочадцев, обычно с возрастом становились несчастными. Не зря вдовство и сиротство издревле считалось в русском быту самым большим и непоправимым горем. Обидеть сироту или вдову означало совершить один из самых тяжелых грехов. Вырастая и становясь на ноги, сироты становились обычными мирянами, но рана сиротства никогда не зарастала в сердце каждого такого мирянина.