После свадьбы прошло чуть больше года. Жизнь молодых Северцевых устоялась, отношения стабилизировались, быт устроен, обязанности привычно распределены.

Спокойная налаженность повседневности пришла на смену бурь и страстей.

А бури были, и немалые. Иногда казалось, что вот-вот погребут они семейную ладью в пучинах вод или разобьют о скалы.

Почему так трудно и порой мучительно налаживалась семейная жизнь? Почему несколько раз она действительно была на грани крушения? Социологи, которые изучают причины распада молодых семей, часто видят их в отсутствии любви между супругами. Но Лена и Анатолий любят друг друга. Бывает, что все губится пьянством мужа. Тут не то — Анатолий не пьет. В иных случаях угнетает молодую семью неналаженный быт, отсутствие жилья. Но у наших героев и здесь все в порядке: немного пожили с родителями и вскоре получили квартиру.

Трудности становления семьи Северцевых (да, видимо, и многих других семей) состояли в ином. Молодые просто не умели наладить обыденные, будничные отношения, обыкновенное повседневное взаимодействие. Не хватало знаний, не было необходимых привычек. Недоставало культуры общения, иногда — внутренней интеллигентности, а порей — и элементарной воспитанности.

Например, один из первых совместных завтраков вызвал множество проблем и довел молодых до ссоры.

После свадьбы (дело было летом) поселились они на даче у родителей. В тот день Лена встала пораньше и приготовила завтрак, старательно нажарила картошки, уложила покрасивее селедку и устроила на большом блюде «икебану» из овощей. Анатолий прибыл к столу выспавшийся, довольный и по случаю жары полуголый, в одних джинсах.

— Толик! — укоризненно сказала Лена. — Ну что это такое?

— А что? — непонимающе оглядел он себя.

— Иди и надень рубашку.

— Да брось ты, Ленка. Жарко ведь. И нет же никого. И тебе лишь бы... — Тут он вовремя остановился и пошел за рубашкой.

Надо ли удивляться, что жгучая обида замерцала в душе Лены: «Никого нет! Я, значит, для него никто. При мне можно как угодно... Конечно, он думает, что теперь все, никуда, мол, не денется» и т. д. и т. п.

Анатолий явился в рубашке и даже при галстуке, что было уж явной демонстрацией протеста, да еще прихватил с собой свежий номер «Советского спорта». Завтрак начался в молчании, напряженность нарастала, и искра обиды в душе юной жены разгоралась уже ярким костерком.

— Ну, как салат? — Лена попыталась разрядить обстановку.

— Нормально, — отвечал Анатолий, не отрываясь от газеты.

— А картошка?

— Ничего. Только мама картошку к селедке варила «в мундирах». Гораздо вкуснее.

— Может быть, твоя мама и селедку делала не так? — с напускным интересом спросила Лена.

— Конечно, не так. Она, между прочим, снимала шкурку, чтоб не пачкаться! И вынимала кости, чтоб не подавиться.

К этому моменту пламя пожара бушевало в груди молодой женщины. Она не знала, что сказать, что сделать, и, схватив в одну руку сковородку, а в другую селедочник, метнулась к мусорному ящику, выкрикивая на ходу сквозь слезы: «Все не так! Все плохо! Ну и езжай к своей дорогой мамочке!»

Пословица гласит: «Милые бранятся — только тешатся». Конечно же, Лена и Анатолий скоро помирились. Были объяснения, слезы, благородные самообвинения, сладость взаимного прощения и радость воскресшей любви.

Одна молодая женщина как-то призналась: «А знаете, я иногда из ничего нарочно ссору устраиваю, небольшую, конечно. Как зачем? Чтобы потом мириться. Ужасно хорошо мириться».

Увы! Это очень небезобидное развлечение. Каждая ссора оставляет царапину на душе, иногда маленькую и незаметную, иногда глубокую и кровоточащую. Они заживают, но остаются шрамы. Покрытая рубцами обид, черствеет и грубеет душа, в ней медленно прорастают зерна равнодушия, а бывает, и того хуже — неприязни, злобы, ненависти.

Лена и Анатолий как-то предались воспоминаниям и долго анализировали, из-за чего же они ссорились в последнее время. Обнаружилось, что не во всем совпадают системы их ценностей. Не моральных, не высших, разумеется, а ценностей обыденной, повседневной жизни. Лена, например, любит вечера вдвоем, долгие разговоры, уютное чтение на диване, телевизионные передачи об искусстве. Она не может понять, что Анатолию может нравиться совсем другое: шумные компании, футбол и хоккей, шахматные задачи.

Им обоим не хватало такта, терпимости, способности уважать чужие вкусы. И терпения не хватало. А надо было всего лишь подождать немного, потому что совместная жизнь постепенно сглаживает резкие различия во вкусах и предпочтениях, и появляется общность оценок и отношений.

Вспомним историю с рубашкой. Как все кипело тогда в душе Анатолия: из-за мелочи устроить такую драму! И до чего же он был удивлен, когда как-то заметил, что подобные «мелочи» раздражают и его. Поношенный халатик, к которому привыкла Лена, стоптанные шлепанцы, а особенно жирные пахучие маски, которые она, нимало не стесняясь, накладывала себе на лицо в его присутствии, вызывали внутреннее сопротивление, желание сделать замечание.

Случалось, что конфликт возникал, казалось, вообще без всякой причины. Было, например, однажды так. Возвращаясь с работы, Анатолий открыл своим ключом дверь. «Дома? Привет!» — поздоровался он. Лена, не выходя из кухни, крикнула: «Вынеси ведро, у порога стоит». Анатолий привычно отнес ведро, а вернувшись, не скрывая раздражения, спросил: «Слушай, тебе не кажется, что Джеська лучше воспитана, чем ты? По крайней мере, она выскакивает ко мне здороваться, проявляет желание поцеловать, а то и тапки подаст» (Джесси, маленькая коричневая спаниелька, действительно, не выпуская из зубов домашнюю туфлю Анатолия, всячески демонстрировала свои положительные эмоции).

Удивленная непонятным гневом мужа, Лена спросила: «Тебе надоело выносить ведро?»

— Мне надоело слышать эти «нежные» слова привета: вынеси ведро! Нельзя же каждый день вместо «здравствуй» говорить про это проклятое ведро. Ты даже не соизволишь из кухни выйти. Может быть, тебе вообще все равно, пришел я или не пришел? Так я могу не приходить.

— Ты сошел с ума! — возмутилась Лена.

— Да, я еще и сумасшедший! Конечно, сумасшедший, потому что нормальный человек не позволит так с собой обращаться.

Он хлопнул дверью и ушел.

Разумеется, дело было не в ведре, хотя упреки Анатолия имели под собой почву. В заботах о доме Лена несколько утратила свойственную ей деликатность и чуткость. Чем иначе объяснишь столь прозаическую форму встречи мужа после целого дня разлуки? Произойди это хотя бы на год позже, когда появились понимание и опыт, Лена бы потушила пожар, повинилась, дала выйти пару из котлов (пусть бы пошумел немного, а она соглашалась бы с ним), расспросила о работе, посочувствовала, успокоила, приласкала. Только так и нужно поступать в подобных случаях. Мгновенная эмоциональная разрядка — вот что это было!

Надо отдать должное нашим героям: они прошли через все испытания, «притирки» без особых потерь. И очень помогло им в этом вот что. После одной из ссор Анатолий, чувствуя себя виноватым, страдал и каялся: «Ленок! Я глупый и невоспитанный, я толстокожий. Я запутался, я уже не знаю ничего. Слушай, давай напиши мне, что можно, а что нельзя. Выучу, каждый день твердить буду».

Как ни крепилась Лена, но не рассмеяться не смогла. А потом и в самом деле взяла общую тетрадь, написала крупно фломастером: «Я хочу тебе сказать...» — и сделала первую запись.

«Я возилась на кухне и услышала, как хлопнула дверь. Ты даже своего «чао-какао» мне не сказал. А вечером я раздевалась в прихожей, и тебе в голову не пришло помочь мне снять пальто. А когда ты последний раз подарил мне цветы? Не помнишь? А я помню: десять месяцев назад, когда родился Витюшка. Толик! Жена — тоже женщина. Правда?»

Дальше шли записи и Лены, и Анатолия:

«Ты отсчитала деньги и передала мне, чтобы я расплатился. Таксист видел это. Он улыбнулся нагло и в то же время сочувственно. Лен, я не против, ты наш министр финансов. Но что-то у нас не так. Ну, неудобно мне каждый день ждать эти два рубля. И в ресторане ты платишь. И на работе чуть что, мне надо одалживать. Давай придумаем что-нибудь».

«Толя, пожалуйста, если я рассказываю тебе про Витюшку, оторвись ты от своего футбола. Я понимаю: полуфинал, «Спартак», но нельзя же, чтобы я думала, что мы с сыном тебе менее интересны, чем матч».

«Ребята, наверное, думают, что я «подкаблучник». Сколько раз ты при них говорила: «Я его не пущу», «Перестань, я сказала», «Я тебе не разрешаю», «Ты этого не сделаешь», «Нельзя и все» — и в таком же духе. Так сейчас даже с детьми не разговаривают. А я не ребенок, я все-таки муж. И у меня, между прочим, тоже есть мужское самолюбие».

А вот более поздние записи:

«Очень прошу тебя, не рассказывай ты анекдотов про тещу. Особенно при маме. По-моему, она вчера обиделась. И вообще зачем тебе этот пошловатый юмор? Ты у меня и так очень веселый и остроумный».

«Зря я в субботу уехал на рыбалку. На душе было неспокойно, как вы там с Витюшкой, не разболелся ли он после того дождя. И рыба ловилась плохо, и уха была пресной. Напрасно ты меня не отговорила. Мне без тебя теперь все чаще бывает совсем неинтересно. Елка, ходи со мной на футбол, хоть иногда».

На этом Лена и Анатолий прервали свои записи. Но и те, что остались, очень помогли им выстроить свои отношения, научиться замечательной науке щадить, беречь, поддерживать, ободрять и совершенствовать друг друга в будничной, простой, трудной, но такой прекрасной жизни под крышей дома своего.