Любовь — самое, наверное, загадочное и самое двойственное из человеческих чувств. Почему вдруг начинаешь ощущать острую тягу к другому человеку? Почему именно этого человека ты хочешь видеть, должен видеть, не можешь не видеть? И почему для других он — не главный из всех магнитов, а так — что-то полузаметное?
Почему любовь пропитывает собой все другие чувства?
Почему она рождает в людях странные внутренние весы: на них одинаково весит один человек — и все остальные люди, одно существо — и все человечество?
Ответить на это можно, пожалуй, только приблизительно, сравнением. Когда человеку очень хочется есть, чувство голода оттесняет все другие его ощущения, заслоняет собой целый свет. Любовь — тоже голод по человеку, может быть, самый острый голод души и тела; и чем он сильнее, тем больше места в душе занимает любимый человек.
«Любить — значит испытывать наслаждение, когда ты видишь, осязаешь, ощущаешь всеми органами чувств и на как можно более близком расстоянии существо, которое ты любишь и которое любит тебя». Так говорил о любви Стендаль. «Любовь — самое утреннее из чувств» — так говорил о ней французский писатель Фон-тенель. И это во многом верно: любовь — это как бы праздник всех чувств, сильнейшая тяга к слиянию, к тому, чтобы всем собой быть как можно ближе к любимому человеку.
Но любовь —это и будни чувств, и у нее есть не только утренняя свежесть, но и вечерняя усталость. И это чувство состоит из полюсов и противоречий: как у огня есть способность греть и жечь, так и у любви есть свой жар и свои ожоги.
Любовь — как бы надстройка над всеми нашими глубинными нуждами и ощущениями, над самыми первородными запросами души и тела. Это самое сжатое, самое сгущенное слияние всех человеческих сил — телесных и духовных, подсознательных и осознанных, зрячих и слепых.
И это не просто особое чувство среди других чувств— это и особая настроенность всех других чувств человека, особое состояние всего нашего организма: как бы негаснущее вдохновение всех чувств, их долгий накал, как бы непрерывный экстаз души и тела.
Впрочем, любовь — не только влечение к другому человеку, и кроме чувств-наслаждений (чувств для себя) в ней есть и чувства-понимания (чувства для другого). Недаром говорят: любить — значит понимать, быть любимым — значит быть понятым.
Любовь как бы рождает в людях сверхинтуицию, способность чувствовать чувства другого человека, ощущать его ощущения. Как будто твои нервы срослись с его нервами, его боль переливается в твои болевые центры, его радости впадают в твои приемники радостей, и ты переживаешь их почти как свои. Как будто два эмоциональных поля сливаются в одно, и возникает то самое таинственное «слияние душ», которое и есть высший взлет любви, ее самое просвечивающее —рентгеновское — проявление.
Вырастает как бы «альтруистический эгоизм» — совершенно особое чувство. Изъяны эгоизма и альтруизма (вознесение своего «я» над чужим и чужого «я» над своим) в этом сплаве как бы растворяют друг друга, а их достоинства (сила заботы о себе и сила заботы о другом) как бы помножаются друг на друга.
В потаенных глубинах души возникает почти болезненное дороженне другим человеком как собой: оно бывает, впрочем, и болезнью нервов, самой настоящей лихорадкой души — особенно в несчастной любви или в любви, которую отравляет ревность.
Именно здесь лежит главный водораздел между любовью и ее родственниками — влюбленностью, симпатией, влечением. Они могут быть более бурными, более горячими, чем любовь, но чаще всего это чувство для себя, я-центрические тяготения. Любовь двуцентрична — это чувство для себя и для другого сразу. Она враждебна к эгоизму и альтруизму, она подспудно тяготеет к равновесию «даю» и «получаю» — хотя бы примерному, колеблющемуся.
Вселяясь в человека, чувство это перестраивает по камертонам двуцентричности все его подсознание, все подспудные, самые глубокие двигатели души. У наших естественных эгоистических инстинктов (и у таких же естественных порывов альтруизма) появляются новые, и тоже естественные, тормоза. Именно таким вот подсознательным эгоальтруизмом любовь отличается от всех остальных любовных тяготений.
Чужое «я» как бы входит в поле всех ощущений человека, и наше подсознание дорожит им не меньше, чем своим «я», а то и больше... И если в самой плоти чувств нет такой безотчетной тяги к равновесию двух «я», это, видимо, не любовь, а влюбленность, влечение, или любовь, которая уже начала угасать. Потому что когда тяга к равновесию двух «я» начинает уменьшаться, это уменьшается сама сердцевина любви, а не просто ее накал, спадает не только ее «количество», а и «качество»... Потому что дорожение другим, как собой, переживание его чувств, как своих, — это сама психологическая материя любви, само эмоциональное вещество ее ощущений.
Одна из главных загадок любви (впрочем, и влюбленности тоже) — ее двойная оптика, которая рождается в подсознании любящего. Достоинства любимого человека эта оптика резко увеличивает — как бинокль, недостатки уменьшает — как перевернутый бинокль. Часто неясно даже, кого мы любим — самого человека или «обман зрения», его розовое подобие, которое сфантазировало наше подсознание. Этот мираж чувств несет с собой множество бед и разочарований, массу разбитых семей и судеб.
Но вся непростота, вся запутанность любви состоит в том, что в ней есть не только этот обман зрения, а и такое ясновидение, которое недоступно другому чувству. Глаза любви видят в человеке такие его глубины, о которых иногда не знает и сам он. Любовь как бы высвечивает в человеке зародыши его хороших свойств, их ростки, которые могут расцвести и сделать его таким, каким видят его украшающие глаза любви.
Потому что любовь — это одновременно и чувство-иллюзия, чувство-обман, и чувство-предвидение, чувство-прогноз, чувство, которое видит человека в его возможностях, видит его таким, каким он мог бы стать. И порождает такое двоение одно и то же свойство любви: ее улучшающие глаза, ее добавляющее зрение, которое видит в человеке больше, чем в нем есть, — видит его достоинства увеличенными и отсеченными от недостатков, — т. е. видит его одновременно и приукрашенным, и таким, каким он мог бы стать.
