Владимир Ильич понял: время, предписанное врачами на чтение, истекло. Он встал с кресла, подошёл к окну. Моросил дождь, холодный, ноябрьский. На чёрных замшелых ветках липы дрожали прозрачные капли. По мокрой дорожке прыгали взъерошенные, сердитые воробьи. Вот их словно ветром подхватило — они стайкой взлетели и уселись на опустевшем скворечнике.

На дорожку вышли люди — впереди две женщины с накинутыми на головы капюшонами из мешковины, в высоких, зашнурованных до колен ботинках; позади — двое мужчин в кепках, в грубошерстных пиджаках. Видно, эти люди пришли сюда впервые: остановились перед большой клумбой и раздумывают, как подойти к дому.

— Кто-то приехал,— Владимир Ильич кивнул головой на окно.

Надежда Константиновна сошла вниз, на первый этаж. Навстречу ей спешила Мария Ильинична.

— Глуховцы приехали к Ильичу,— тихо сказала она.

Надежда Константиновна опасливо посмотрела наверх — врачи строжайше запретили Владимиру Ильичу принимать посетителей.

А Владимир Ильич, перегнувшись через перила, уже нетерпеливо спрашивал:

— Кто приехал? Кто?

— Делегация от глуховских рабочих, Володя. Письмо тебе привезли,— откликнулась Мария Ильинична.— Сейчас принесу.

Владимир Ильич поспешно застегнул воротник косоворотки и выразительным жестом попросил пригласить гостей к нему.

— Но врачи...— начала было Надежда Константиновна.

Да правы ли врачи? Почему они полагают, что лучшее лекарство для Ильича — не видеть людей, не чувствовать биения жизни? Эта встреча его порадует, а радость никак не может повредить здоровью.

Надежда Константиновна переглянулась с Марией Ильиничной и решительно сказала:

— Хорошо, Володя.

С глуховцами у Ильича дружба давняя, почти четверть века, и не повидать их делегатов он не может.

Вон они поднимаются по лестнице. Владимир Ильич идёт им навстречу, внимательно всматривается в лица.

Впереди — пожилая работница. Седая голова повязана красной косынкой. Одной рукой она прижимает к груди папку, другую протягивает Ильичу:

— Прядильщица я, Пелагея Холодова,— и степенно кланяется.

— Помню, помню,— улыбается Владимир Ильич.

За ней — молодая застенчивая женщина; лицо чуть приподнято, словно голову оттягивают тяжёлые русые косы.

— Сновальщица Клавдия Гусева.

Осторожно ступает по ковру в грубых сапогах старик, большой, крепкий, неловкий и, наверно, очень ладный в работе.

— Молотобоец Дмитрий Васильевич Кузнецов...

Молодой паренёк в синей косоворотке замыкает

шествие.

— Прядильщик Герасим Козлов.

Каждому Владимир Ильич пожимает руку, каждому заглядывает в лицо и приглашает сесть.

Пелагея Холодова изо всех сил старается вспомнить все торжественные слова, которые она придумала за дорогу, и вдруг совсем просто спрашивает:

— Как здоровье-то, Владимир Ильич? Как чувствуешь себя?

— Хорошо, очень хорошо.

И это правда. Сейчас он не чувствовал себя больным. У него много вопросов к этим людям, много мыслей, которыми хотелось бы поделиться.

— Постановление мы приняли, все двенадцать тысяч рабочих проголосовали,— продолжает Холодова,— чтобы ты берёг себя для нас, для рабочих, чтобы не переутомлялся.

— Я постараюсь,— кивает головой Владимир Ильич.

Мария Ильинична и Надежда Константиновна стоят в

дверях соседней комнаты и видят, как добрая улыбка тронула губы Ильича.

Холодова протянула Владимиру Ильичу папку:

— Письмо мы тебе привезли от наших.

Владимир Ильич раскрыл папку, увидел большой лист

бумаги. Привычным цепким взглядом схватил написанное, чуть задержался на строчках: «... ты нужен нам теперь, в момент развивающейся германской революции, как нужен ты нам во дни труда, во дни горя, во дни радости...»

— Спасибо! Большое спасибо за доверие!

— И ещё мы привезли тебе подарочек,— говорит Холодова.

Владимир Ильич нахмурился.

— Не сердись! Мы тебе вишнёвый сад привезли,— поспешил объяснить старик Кузнецов.— Перед окном твоим посадим. Зацветут вишни весной,— залюбуешься. Цвет у них чистый, белый, запах свежий, для здоровья полезный. Взгляни-ка в окно!..

Владимир Ильич подошёл к окну. Возле клумбы, как отряд юных пионеров, расставлены восемнадцать молодых вишнёвых сажанцев. Корни аккуратно обернуты рогожей и перевязаны красными полосками материи. Владимир Ильич любовно посмотрел на маленькие голые кустики, трепещущие на ветру, и увидел их в пышном цветении...

Старик Кузнецов вглядывался в побледневшее не то от болезни, не то от волнения лицо Ильича и думал: «Дорогой ты наш человек! И в тюрьме, и в ссылке за нас маялся,и на чужбине для нас работал, о нас тосковал, и стреляли в тебя отравленными пулями, и на работе за нас надорвался...»

— Чистый белый цвет,— сказал как бы про себя Владимир Ильич.— Спасибо! Славный подарок.

И тут не выдержал старый кузнец. Шагнул вперёд, широко развёл руки и осторожно и нежно обнял Владимира Ильича.

— Я рабочий-кузнец, Владимир Ильич, мы скуём всё, намеченное тобой...

Владимир Ильич тоже обхватил Кузнецова, и они словно застыли. Холодова кончиком косынки смахивала слёзы...

Внизу, в большой комнате, обставленной цветами и пальмами в кадках, был накрыт стол, шумел самовар.

Мария Ильинична предложила делегатам поужинать. Но никому не хотелось есть. Мыслями всё ещё были там, наверху, с Ильичём.

— Кушайте, товарищи, кушайте,— угощала Мария Ильинична, сама взволнованная до слёз.— Попробуйте грибки, их сам Ильич собирал.

На столе перед Марией Ильиничной лежала стопка газет. Наверху — «Правда». Бросались в глаза крупные заголовки: «Наступление германской буржуазии», «Голод в Германии», «Белый террор в Болгарии», «Забастовка лодзинских рабочих в Польше».

— Лютует мировая буржуазия,— кивнул Кузнецов на газеты.— Лютует. Но придёт день — будет праздник и у германского пролетариата, и у болгар, и у поляков.

— Ильич в этом убеждён,— подтвердила Мария Ильинична.

— Работать вам надо,— сказала Холодова,— мы поедем.

Мария Ильинична запротестовала:

— В такую распутицу, на ночь глядя я вас не пущу. Ночевать будете у нас. Утром и деревца посадите.

Глуховцы переглянулись. Они были довольны: всем хотелось побыть ещё рядом с Владимиром Ильичём.

— Может, вам помощь какая нужна? Как живут сейчас глуховские рабочие? — поинтересовалась Мария Ильинична.

У рабочих в те годы было много нужд. Военная разруха ещё давала себя знать. Но ни о каких бедах своих делегаты не говорили.

— Просьба у нас одна и мечта заветная: чтобы поправлялся Ильич, чтобы здоров был.

Всю ночь делегаты не спали. Сидели и говорили шёпотом. Прислушивались. В доме было спокойно.

Утром пришла Мария Ильинична.

— Как спал Ильич? Спокойно ли? — был первый их вопрос.

— Хорошо спал,— ответила Мария Ильинична.— Встал в отличном настроении. Утром опять читал ваше письмо. Очень оно ему дорого.

Утро было солнечное, ясное. Мороз прикрыл лужи тонко расписанным стеклом. Ночью выпал снег, и вишнёвые саженцы стояли словно в цвету. По веткам прыгали воробьи, и на чёрную землю белыми лепестками слетали снежинки.

Каждую весну, когда просыпается к жизни земля и прозрачная на солнце зелень окутывает поля и леса, вокруг дома с колоннами, где жил последние годы Владимир Ильич Ленин, зацветают вишнёвые деревья и, словно юные пионеры в своих белых чистых рубашках, разбегаются отсюда, из Горок Ленинских, по всей земле.