На все блага, даруемые ранней московской весной, человек смотрел со своей, так сказать,колокольни: он был фотограф. И не просто фотограф, а «наш фотокорреспондент», как сообщали газеты под его снимками.

Нынешние фотокорреспонденты — щеголеватые молодые люди в светлых плащах, с красивыми кожаными футлярами через плечо — улыбнулись бы, наверное, при виде его странного одеяния из выцветшей лиловой портьеры, огромных валенок, подшитых красной резиной, а главное — его фотоаппарата, похожего на средней величины шарманку.

И всё же он наверняка не согласился бы поменяться с ними: вот этой «шарманкой» он снимал самый первый советский Май, и первый субботник, и открытие первого дома отдыха, и первый танк, отбитый в бою у белых...

А сегодня газета поручила ему съёмки в Свердловском университете на собрании партработников, уезжающих в деревню. В огромной аудитории Свердловки плавал синий махорочный дым. В оттаявшие стёкла лились широкие потоки света. На возвышении стоял стол, покрытый куском кумача. На стене висела карта бывшей Российской империи, исколотая цветными флажками.

Повестка дня этого собрания выглядела очень мирно: «О работе в деревне». Но люди, собравшиеся здесь, должны были в этот же день выехать в районы, охваченные кулацким восстанием, пробиваясь сквозь вокзальные пробки, железнодорожную неразбериху...

Фотограф повертелся тут и там, залез на подоконник и щёлкнул первый ряд («Слушают докладчика»). Нацелил аппарат повыше и щёлкнул ещё раз («Общий вид зала»).

Он суетился несколько больше, чем полагалось бы «нашему фотокорреспонденту», но это объяснялось, конечно, его молодостью — вряд ли было ему двадцать лет.

Сделав два-три снимка, он стал выискивать удобную позицию, чтобы запечатлеть докладчика возле карты с указкой в руке. И вдруг где-то в передних рядах раздались несмелые хлопки, а потом аплодисменты грянули с оглушительной, всё возрастающей силой.

«Наш фотокорреспондент» растерялся: что-то такое он пропустил. Он увидел только, что все поднялись со своих мест. Пришлось изо всех сил тянуться на цыпочках да ещё удерживать в равновесии громоздкую «шарманку» с треножником. С тихим ожесточением, работая свободной рукой, он стал пробиваться вперёд...

Невысокий плотный человек в коричневом пиджаке торопливо прошёл в президиум.

Сердце у «нашего фотокорреспондента» подпрыгнуло в груди, рука сжала треножник. «Это же Ленин!» —чуть не вскрикнул он.

Ленин сидел в десяти шагах от него и глядел в разбушевавшийся зал.

«Бог ты мой,— смятенно думал фотограф.— Ведь это настоящий Ленин!.. Владимир Ильич... И какой кадр!.. Какое освещение!.. Какой случай!»

А случай был трудный, очень трудный.

Владимир Ильич не любил фотографироваться и разрешение на съёмку давал чрезвычайно редко. Многим пришлось столкнуться с этим обстоятельством и отступить.

Прошлого весною — это было известно «нашему фотокорреспонденту» — на первомайском субботнике в Кремле Ленин резко сказал людям, хотевшим его сфотографировать: «Что за комедия? Я сюда пришёл работать, а не сниматься!»

Пришлось пойти на обман. Комиссар Школы кремлёвских курсантов, работавший с Лениным в паре, задержался на полминуты, как бы желая отдохнуть, и Владимира Ильича осторожно и незаметно сфотографировали. Вот каким путём мир получил фотографию Ленина, работающего на кремлёвском субботнике.

— Слово предоставляется товарищу Ленину! — сказал председатель.



Спустя час Ленин вышел из аудитории. Его сопровождал высокий военный, председательствовавший на собрании, и члены президиума. Продолжая разговор, Владимир Ильич надел кепку. Взгляд его случайно упал на человека, стоявшего поодаль. Человек этот сделал несколько неуверенных, робких движений, точно желая загородить треножник с большим чёрным ящиком.

Владимир Ильич, сощурившись, поглядел на чёрный ящик и сказал с явным неудовольствием:

— Ага, поздравляю! И здесь сниматься?! Нет уж, пожалуйста, увольте!..

Вот и всё. Можно уходить.

Но «наш фотокорреспондент» не уходил. Неожиданно для всех он заговорил срывающимся, простуженным баском:

— Товарищ Ленин!.. Ваши снимки нужны всей республике... Не мне лично!..

— Гм... Вот как! — иронически заметил Владимир Ильич.

Но тут у «нашего фотокорреспондента» объявились защитники. Все стали просить Ленина сфотографироваться вместе с ними.

— Ну, если вместе... пожалуй! — неуверенно произнёс Ленин.

«Наш фотокорреспондент» засуетился. Расставляя штатив и пристраивая аппарат, он делал множество ненужных движений и всё время бормотал:

— Одну секундочку!.. Я сейчас!.. Секундочку!..

Составить группу оказалось нелегко. Каждый хотел

сняться рядом с Лениным и незаметно оттирал своего соседа. Владимир Ильич терпеливо ждал.

Наконец всё было готово для съёмки. Набросив на себя чёрную материю, фотограф стал наводить объектив. «Одну секундочку! — доносилось его бормотание.— Сейчас поставлю кассету... и в одну секундочку сейчас сниму!»

Люди перед аппаратом сделали торжественно-неподвижные лица, только у Владимира Ильича пряталась в глазах смешливая искорка. И вдруг все заметили, что с фотографом происходит что-то неладное. Он судорожно сдёрнул с себя покрывало, уронил на пол какую-то жестянку и схватился за голову. Люди смотрели на него с удивлением и тревогой. Ленин быстро подошёл к нему:

— Что с вами, товарищ? Вам плохо?!

— Плохо! — обморочным голосом ответил фотограф.— Я не успел перезарядить кассеты!.. У меня нет заряженных кассет!

Бессильно опустив руки, сгорбившись, стоял он возле своей «шарманки», и подбородок его с царапинами от неумелого бритья вздрагивал. Он знал, что нет ему прощения — ему, жалкому человеку, неудачнику, испортившему эту удивительную, эту неповторимую минуту.

— Ну что же, товарищи! — сказал высокий военный, надевая солдатскую фуражку с крупной алой звездой.— Как говорится, по независящим от редакции обстоятельствам вкралась досадная опечатка... Не будем задерживать Владимира Ильича!

Но Ленин, пристально смотревший на фотографа, как будто не заметил того, что произошло. Достав из кармана жилета часы на ремешке, он быстро взглянул на них и спросил:

— А сколько вам нужно времени, чтобы зарядить кассету?

— Мне?.. Минут... десять,— заикаясь, ответил «наш фотокорреспондент», и его изжелта-бледное лицо покрылось розовыми пятнами.

— Минут десят я ещё побеседую с товарищами,— спокойно произнёс Ленин.

Фотограф схватил пачку пустых кассет, коробку с пластинками и побежал, неловко вскидывая ноги в огромных валенках.

Он бежал, как лошадь, сорвавшаяся с привязи. Он бежал по длинному коридору, тыкался в двери аудиторий и бежал дальше. Ему нужна была тёмная комната, абсолютно тёмная комната, а солнце, на иждивение которого он перешёл с сегодняшнего дня, светило с потрясающей, ослепительной щедростью.

Выскочив на лестницу, он взметнулся наверх, хватая ртом горячий воздух. Но трепещущие солнечные зайчики настигали повсюду.

Сердце бешено стучало в груди, когда он домчался до последнего этажа. И тут он увидел, что на лестничной площадке стоит большой деревянный ящик.

Не раздумывая ни секунды, «наш фотокорреспондент» рванул крышку. Какие-то толстые шланги лежали там, похожие на свернувшихся удавов, душно запахло резиной.

Он прыгнул в ящик, и при этом его ударило крышкой по голове, но он не почувствовал боли.

Согнувшись в три погибели (вот, оказывается, что означает это ходячее выражение!), он быстро распечатал коробку с пластинками, схватил кассету, но тут лицо его исказилось, и он поспешно сунул коробку за пазуху: тонкий прямой лучик сумел пролезть и сюда — нашёл какую-то дырочку.

Мимо проходила женщина с метёлкой — должно быть, уборщица. Вдруг она вскрикнула, выронила метёлку.

Из ящика высунулся человек, чихнул и сипло сказал, облизывая губы:

— Товарищ, это я! Одну секундочку!.. Прошу вас... сядьте на крышку... здесь есть щёлка, проходит свет!..

Женщина смотрела на него, округлив глаза.

— Товарищ, я вас умоляю, сядьте!

Женщина села на крышку, соображая, что это означает и не следует ли, опустив щеколду, сходить за комендантом.

В ящике слышалась какая-то возня, фырканье, потом сдавленный голос крикнул:

— Тётенька, откройте, я задыхаюсь!

Она встала.

Человек выскочил из ящика, как игрушка на пружине, покрытый пылью, сияющий.

— Абсолютный мрак! — крикнул он.— Спасибо, тётенька!

И побежал вниз, перескакивая через три ступеньки.



Деревья протягивали к солнцу ещё не отогревшиеся, голые коричневые лапы. На бульварах бесформенными кучами лежал снег, серый и ноздреватый, как губка. Ветер залихватски трепал отставшие от стен афиши. Водосточные трубы низвергали кусочки зеленоватого льда.

Человек шёл по весенней Москве. Иногда он останавливался, разводил руками и улыбался. Редкие прохожие смотрели на него с удивлением.

Дома было гораздо холоднее, чем на улице. В насквозь промёрзшей кухоньке с окном, забитым фанерой, пахло оттаивающей штукатуркой — единственный пока признак весны. Он нашарил выключатель на стенке, и в темноте загорелась лампочка рубиново-красным огоньком. Здесь помещалась его лаборатория.

Фотокорреспонденты в светлых плащах, с красивыми кожаными футлярами через плечо опять, наверное, улыбнулись бы при виде такой лаборатории. Но уж теперь-то он никогда бы не поменялся с ними — ни за какие блага мира!

Он поставил на табурет ванночку с проявителем и долго дышал на него, стараясь согреть хоть немного. Руки у него дрожали, когда пластинка погружалась в жидкость. Присев на корточки перед табуретом, он осторожно покачивал ванночку. И вот на молочно-белой эмульсии стал проступать отчётливый чёрный рисунок. Фотокорреспондент увидел знакомый контур большого лба, бровь, изогнувшуюся под прищуренным глазом, и вдруг громко запел своим простуженным, хрипловатым баском...

Утром он долго выбирал среди отпечатанных снимков самые отчётливые, без пятнышек и царапин. Наконец отложены были два наилучших. Медленно, точно смакуя каждое движение, он вложил их в конверт и старательно заклеил его.

Теперь оставалось написать адрес. Чиркая с трудом загоравшиеся спички, он подогрел заледеневшую чернильницу, обмакнул перо и вдруг задумался, не отрывая глаз от конверта. Потом, улыбаясь своим мыслям, вывел печатными буквами: «Ленину».

Вот и всё! Готов адрес!

Письмо с этим адресом можно опустить в любом месте земного шара — где-нибудь в Калькутте, или в Гренландии, или на острове Кипр,— и оно обязательно дойдёт до своего адресата...

Через некоторое время «нашему фотокорреспонденту» рассказали: известный художник, которому посчастливилось рисовать Ленина в его совнаркомовском кабинете, спросил однажды, не имеет ли Владимир Ильич фотографий. Ленин ответил, что своих изображений обычно не хранит, но вот, кажется, есть одно...

Он открыл ящик и протянул художнику аккуратно распечатанный конверт.

— Это меня снимал один молодой товарищ в Свердловском университете.

Говоря это, он улыбнулся. Вспомнил, должно быть, историю с незаряженной кассетой.