Кокушкинские ребята взять Володю в ночное отказались.

— Нет, Володя, лучше не проси, всё равно не возьмём!— говорил ему Гриша, ударяя ивовым прутиком по пыльной дороге и боясь взглянуть на Володю.

Другие молчали, видно соглашаясь с тем, что говорил Гриша. Молчал и Федя, особенно, как казалось Володе, друживший с ним.

— Не, не... Не можем... И не просись,— сказал Гриша и увёл ребят.

Они шли к себе домой стайкой, в старых картузах, домотканых рубашках без поясов, в длинных, обтрёпанных внизу штанах, босые, с цыпками на ногах.

А Володя, вместо того чтобы повернуть к себе, к усадьбе на высоком берегу Ушни, стоял и смотрел им вслед.

Они вместе играли в бабки, ловили рыбу, катались на лодке, бегали наперегонки. Дружили. А взять в ночное отказались.

«Почему?— думал Володя.— Не хотят отвечать за чужого? »

Но ведь никто из семьи Ульяновых не был чужим ни крестьянам Кокушкино, ни крестьянам окрестных деревень и сёл.

Володя чувствовал это. Почти ежедневно он наблюдал, с каким завидным уважением и почтением относились крестьяне к его родителям, как ценили ответное доверие, равноправие в отношениях.

Поразмыслив, Володя решил, что ребята охотно играют с ним днём, когда не страшно, но не хотят брать с собой на ночь.

«Думают, что испугаюсь, что со мной что-нибудь случится... Гиль,— мысленно повторил он одно из своих любимых словечек,— побегу от страха, и меня зубастый волк унесёт в тёмный лес... Хорошо!»

И Володя улыбнулся. Теперь он знал, что нужно делать.

После ужина, когда совсем стемнело, он тихонько вышел на улицу.

Позади остались старый дом и флигель, сад и заборы. Где-то впереди — луг с ребятами, лошадьми, сказками и страшными рассказами о леших и водяных, с чем-то ещё неизвестным ему и таким интересным.

Было свежо и тихо. Чуть слышны лишь его собственные шаги по обочине дороги.

Кусты по сторонам казались то человеком в огромной папахе, с раскинутыми в стороны и словно предупреждающими об опасности руками, то медведем, вставшим на задние лапы, который вот-вот бросится на тебя, то таким страшилищем, которого даже и в сказках не найдёшь...

Одиноко здесь всё-таки, среди ночных лугов, лесов и оврагов.

Володя понял, что он боится немного. И как-то сами по себе замедлились шаги. А куст, уже другой, но тоже похожий на розбойника в папахе, вдруг взмахнул веткой-рукой: мол, иди, иди! Иди, иди, сейчас я тебе покажу! А вон за тем кустом, если присмотреться, прячутся двое... Кто? Конечно, двое лихих людей, кому жизнь человека ни в грош... Людей там, ясное дело, никаких нет, а вот думаешь... Совсем неподалёку, в соседнем лесу, который называли Передним, у ключа в ложбине недавно грабители убили лесника. До сих пор стояли там два деревца, к которым убийцы привязали свою жертву... Деревья засохли. Когда? Может быть, после того самого случая?

Володя и раньше, когда Ульяновы отправлялись в этот лес на прогулку, бегал к страшному ключу за водой и не испытывал боязни. А сейчас хотя и не так уж страшно, но всё-таки...

А впереди густой кустарник, лесочек, овраги и ещё большая темнота.

Было бы не так неприятно и не так страшно, если бы не эта тишина: будто всё вымерло и никому нет до тебя дела.

Впереди между кустов Володя увидел большое тёмное пятно, а на нём поблескивала какая-то точка. От пятна отделилось другое пятно. Подвода и человек! Володя вздохнул облегчённо. Он уже слышал, как фыркала лошадь, как человек подошёл к телеге, нагнулся и стал что-то прилаживать к ней. Но что это поблёскивает? Володя увидел колесо, лежавшее на телеге, дегтярницу, висевшую сзади... Ага! Это она блестит дёгтем. Володя разглядел, что человек поправляет жердь, прилаженную вместо заднего правого колеса.

— Эй, мил человек!— крикнул он Володе.

Володя подбежал к телеге.

— Подсоби, родной...— попросил человек и, вдруг рассмотрев Володю, удивился:— Ульянова сын? Владимир, что ль?

— Владимир...

Володя не знал, кто говорит с ним. Мужик лет сорока пяти, бородатый, с могучей шевелюрой, был не из коку-шкинских — наверное, из какой-нибудь соседней деревни. Будь немного светлее, Володя, пожалуй, и узнал бы его.

— А я не знаю вас,— признался Володя.— Не знаю, как звать.

— Да я тебя ещё вот такого помню.— Мужик нагнулся и поднёс ладонь с толстыми растопыренными пальцами чуть не к самой земле.— А я Матвей... Твой дед, царствие ему небесное,— Матвей неторопливо перекрестился,— от болезни живота спасал. И не раз...

— Ну что ж, Матвей, вот теперь я уже не забуду. Что у вас случилось?

— Телега у меня древняя,.. Не вынесла, когда я с горки съезжал... Вот и бьюсь. Подсоби, Владимир! Я телегу приподниму, а ты, сынок, эту жердину поставь на место,.. Сумеешь? Дай-ка руку.

Матвей взял правую Володину руку в свою и сунул её под телегу.

— Вот конец жердины. Чуешь?— спросил мужик, помогая Володе ощупать жердь.

— Чую,— с удовольствием повторил Володя ёмкое короткое слово.— Чую.

— Вот тут верёвкой я её прихватил, как мог крепче... Чуешь?

— Чую, чую, Матвей!

— Жердина не оторвётся. Но в сторону свихнуться может, если конец не заправить вот сюда.— И Матвей показал Володе, куда именно нужно заправить конец жерди.— Чуешь?

— Чую, Матвей!

— Ну вот. Теперь я телегу приподниму, а ты действуй.

Матвей поплевал на руки, потёр их и, сказав: «Раз-

два! Взяли!»— легко поднял задок телеги.

Володя навалился руками на конец жерди и, когда он громко щёлкнул, сказал:

— Есть, Матвей! Отпускайте!

Матвей отпустил и, проверив, всё ли так, одобрил:

— Чок в чок! Теперь и закурить можно.

Он несколько раз ударил кресалом о кремень, пока не задымился трут, и закурил.


— А ты куда держишь путь, Владимир? Ночь на дворе!— Матвей говорил это весело, одобрительно, видно любя беспокойных людей, которые не ложатся спать с петухами.— Гуляешь, что ль? Гулять-то есть чего ради: вечером всё другое, не то что днём. И рано утром всё другое. Вот и получается, что как бы три жизни живёшь. Ты куда навострился, Владимир?

— Я, Матвей, в ночное иду, к ребятам...

— О-о! Хорошо,— одобрил Матвей.— Любил я ночное... Ну что ж, садись, подвезу, Владимир,

— Спасибо, Матвей, я пешком,— отказался Володя.

— Да тебе куда? Кокушкинские обычно за этими оврагами и леском лошадей пасут... Тебе туда?

— Туда, Матвей. Чок в чок!

Матвей улыбнулся:

— Чок в чок. Ну, а мне крюк небольшой. Сверну и доставлю тебя к ребятам. Садись! Садись! В компании всегда веселей, Владимир, знай!

— В компании веселей,— подтвердил Володя,— но я пойду пешком.

— Что так?— Матвей в недоумении развёл руками.— Одолжаться не хочешь? Так я тебя свезу за твою работу, всё равно теперь у тебя в долгу. Поехали!

— Спасибо. Но я должен идти — и один.

Матвей только и воскликнул в удивлении:

— О-о!

Тогда Володя рассказал ему, как ребята отказались взять его с собой в ночное и как он решил прийти туда ночью один.

Матвей молча потрепал мальчика по плечу тяжёлой большой рукой, явно одобряя его. Потом сел на телегу и, тронув вожжи, молча уехал.

Володя снова остался один.

Справа — кусты, слева — кусты и берёзы. Впереди — овраги и лесок, И всё это — в густой, пугающей темноте.

Володя подождал, пока постепенно затих стук колёс, пофыркивание гнедой, и зашагал дальше.

Ребята лежали у костра на зипунах. Неподалёку, стреноженные, бродили кони, сонливо бряцая самодельными, из старых самоваров, колокольцами.

Если посмотреть на костёр, а потом на небо, то звёзд сначала не увидишь. И над костром, когда глядишь на небо, лёжа у самого огня, звёзд тоже не видно. Гриша отвернулся от огня и воскликнул:

— Глянь-ка! Он долго не мог понять, что это за фигура направляется к ним.

— Володя!— наконец узнал он с радостью.— Один? Сам?

— Один. Сам,— ответил Володя.