Моей маме не было и восемнадцати, когда она вышла замуж. В один воскресный день заехал к ним из соседнего села Новоникольска давний знакомый Максим Кармазин, вдовец. Осталось у него трое детишек—мал мала меньше. Попросил он ее выйти за него замуж, стать матерью осиротевших детей.

— На руках буду носить тебя, Таня, — говорил он, глотая слезы. — Не ради себя прошу: маленьких очень жаль, пропадут они без материнской заботы...

Десятая в бедном семействе, она сама не знала ни материнской любви, ни ласки:'осиротела, когда ей не было и двух месяцев. Неожиданным было предложение, не думала она о Максиме как о суженом, но...

— Стать матерью сирот—не стыдное дело, Таню-ша... — нарушил молчание отец. — Но растить их, жить с ними тебе. А значит, и решай сама.

— Не бывать этому замужеству! — запротестовали старшие братья, сестры. — За что ей такое наказание? И без того настрадалась больше всех!

Мама ничего не ответила, молча надела старенькое пальтишко, повязала голову платком, попрощалась со всеми, поцеловала отца, подошла к Кармазину и, улыбнувшись, тихо сказала: «Пойдемте».

...Под вечер вошли они в его дом.

Две маленькие девочки неотрывно смотрели на будущую мать, смотрели нежными взглядами, полными радужных надежд, звали ее к себе, а она стояла у порога, не в силах двинуться с места. И тогда они пошли к ней сами. Медленно, с необъяснимым трепетом двигались они, держась за руки, босые ножки беззвучно ступали по разноцветной домотканой дорожке. Мама опустилась на корточки, нежно обняла девочек, прижала их к груди. Наконец, меньшенькая Настенька тихо сказала: «Мама»... И расплакалась. Те чистые, как родниковая вода, слезы и породнили маму с чужими детьми...

Вместе с девочками подошла она к колыбели, раскачивающейся на веревках. Долго смотрела на крошечного младенца...

С того дня началась их счастливая, радостная жизнь. Дети не чаяли души в своей новой матери, не могли нахвалиться ею муж, свекровь, да и не только они: все село заговорило о ее любви к детям.

Большое, но очень короткое было их счастье. Через год откуда-то налетел на село тиф, перекосивший чуть ли не половину людей. На руках у мамы умер и Максим. Только ее саму и детей жестокая болезнь обошла стороной.
Осиротевшие дети — стали они ей еще дороже, еще роднее. Теперь на ней одной лежала ответственность за их судьбу. Старалась, как только могла: и самые сытые, и самые чистенькие во всем селе были они...

Нежданно-негаданно появились дальние родственники мужа, предъявили права на детей, на все имущество, разлучили ее с маленькими, выпроводили из дому.

Горе горем, а жить надо. Оправившись после жестокого удара, она надела новое платье, подаренное Максимом, купила в сельмаге конфет, пряников и подалась в Новоникольск—повидать детей. <...) Чего только не передумала, пока дошла до дома, где прожила всего год. Постояла у калитки в нерешительности, но войти не посмела. Зашла к соседке, попросила ее позвать детей к себе. Так и состоялась первая — тайная! — встреча с детьми. Поплакала, конечно, осыпала их поцелуями и стала прощаться. Настенька вдруг бросилась ей на шею, обхватила руками и — в слезы:

— Мама, любимая, не уходи, не оставляй нас.

Тут налетели родственники мужа, девочку буквально вырвали из рук матери, а ее грубо вытолкали на улицу. Но никакие угрозы не могли запугать маму. Она еще раз доказала извечную истину: сильнее материнской любви нет ничего в мире.

Всего через несколько месяцев «попечители» детей сдались перед той любовью и уже не прогоняли маму, наоборот, всякий раз радовались ее появлению. Даже предложили ей причитающуюся часть наследства, однако она наотрез отказалась от всего в пользу детей. Тогда они стали просить ее вернуться к детям. Наверное, она так и поступила бы, не произойди событие, в корне изменившее всю ее жизнь.

Под Новый год зашел к ней Павел Андреевич, известный в целом крае как лучший машинист паровоза. Не впервые он приходил к маме — тоже вдовец, воспитывающий трех дочерей и одного сына. Сам он был человек широкой души, от природы одаренный многими талантами. Так и называли его в селе — мастер на все руки. Сказал он тогда маме:

— Замучился я один с детишками, Ташоша. Работа у меня такая: через сутки гоняю поезда, а дети все одни да одни. Не могу больше. Таня, приходи, спасай их.

И на этот раз мама не захотела спорить с судьбой — вышла замуж за Павла Андреевича и в двадцать лет стала матерью еще четверых детей.

Сколько надо было иметь в душе добра, нежности, чтобы, пережив такую трагедию, испытав неблагодарность, жестокость людскую, все подавить в себе и снова принести себя в жертву чужому горю!

Очень скоро дети полюбили ее как самую родную на свете, и зажили они в радости, согласии.

Через год мама и сама родила своего первенца Сашу, потом Василия, а спустя еще несколько лет появился на свет и я. Теперь у нее стало семеро детишек — хлопот не обобраться с ними, однако она ни на минуту не забывала о детях первого мужа.

Пока они были маленькие, частенько ходила к ним с гостинцами, а когда подросли, они и сами стали приходить к ней чуть ли не каждый день, а потом и совсем переселились к нам. То было самое счастливое время в нашей жизни. До сих пор не могу постигнуть это чудо: как маме удалось сроднить нас всех, десятерых детей от трех матерей? Как сумела она научить нас любить друг друга в продолжение всей жизни? Не перестаю восхищаться ее великим материнским подвигом. Но горькая судьба никак не хотела разлучаться с мамой, словно тень, неотступно следовала за ней. И однажды в летнюю звездную ночь опять ворвалась она в нашу жизнь отчаянными криками паровозов. Казалось, со всего света собрались они под нашими окнами и прокричали в один голос о гибели отца в железнодорожной катастрофе. Вмиг оборвалось еще только рождавшееся счастье, и вновь мама осталась одна...

Материнская одиссея ее еще только началась. Надо было одной кормить детей, одевать, воспитывать, и это в такое трудное время, как начало тридцатых годов. В муках, в лишениях, в борьбе рождался первый колхоз. Без колебания и страха мама записалась в него и целых тридцать пять лет проработала свинаркой. С рассветом уходила она на работу, с темнотой возвращалась она домой. И так изо дня в день, из года в год.

...Иногда ее охватывало отчаяние. Казалось ей: не выдержит сердце, не вытянет она, не выкормит, не выведет нас в люди. И тогда она рыдала по ночам, жалуясь только самой себе на свою горькую-прегорькую судьбу.

Не помню уже, в каком году, встретил ее у ворот Григорий Кравченко, сильный, красивый человек:
— Не могу больше видеть твоих мучений, Танюша, не протянешь ты так долго.

— Протяну! — оборвала его мама. — Протяну, потому как должна поставить всех на ноги.

— Возьми меня в примаки, — настаивал Григорий,— и будем вместе растить твоих детишек. Много лет люблю тебя, не однажды хотел объясниться, да жизнь твоя так складывалась... Вечно не до любви тебе было.

— Не опоздал ли ты, Григорий, со своей любовью?— только и спросила, незаметно вытирая глаза кончиком платка. — Кажется мне, оба мы опоздали с любовыо.

Не знала мама только одного, что любовь ее женская, затиснутая вечными невзгодами где-то в самой глубине души, вдруг вырвется на свободу, вернет ее в молодость, полную тревог, трепетных надежд...

Согласившись принять предложение Григория, она собрала нас всех посоветоваться: как жить дальше? Трудный это был разговор матери с детьми. До глубокой ночи уговаривала она нас принять Григория в дом. Не разрешили — и все. Так и разлучили мы маму с ее любовью. А вскоре и война нагрянула. Отправляясь на фронт, Григорий зашел попрощаться:

— Я вернусь, Танюша. Держись. Пока война кончится, дети вырастут, поумнеют, все поймут сами. Жди меня, любимая, и знай: буду воевать с врагом беспощадно, чтобы скорее снова увидеть тебя.

Подошел к ней, постоял молча, потом, будто почувствовав, что видится с любимой в последний раз, крепко обнял ее и стал неистово целовать, повторяя, как заклинание:

— Я вернусь, я вернусь, Танечка, вернусь! Ты улыбнись, и той улыбки хватит мне на всю войну. Увидишь еще, как заживем мы счастливо после войны.

С теми словами ушел он навсегда, пробудив в душе мамы тревожное до боли, неподвластное даже времени сожаление о несостоявшемся счастье.

И через десятилетия скажет мне мама без малейшей обиды:

— Вот видишь, сынок, не дали вы мне когда-то выйти за Григория. Сами все поженились, повыходили замуж, обзавелись семьями, детьми, а я жду здесь, жду, кто из вас приедет ко мне...

Я нежно обнял маму и, как в детстве, виновато ткнулся в грудь, не в силах сдержать слезы.

— Не вы одни такие, сынок, — старалась успокоить меня и на этот раз мама. — Видать, верно говорится в народе: дети думают только о себе, матери вечно живут для детей...